Смотреть второй показ премьерного спектакля для критика – сущая мука. Во-первых, есть театральная примета, что спектакль обязательно будет неудачно сыгран. Во-вторых, все сливки общества спектакль уже посмотрели, поэтому особого взвнервленного трепета в зале от взаимной любви и уважения публики друг к другу меньше. Наконец, что касается и нынешней премьеры, уже поползли по Москве авторитетные мнения и слухи, среди которых доминировало: скучно, мол.

Итак, преодолеваем. Со «скучным» справиться легко: да, Достоевский невеселый автор. С публикой тоже все было в порядке: в зале два отставных министра культуры – Дементьева и Швыдкой, великий Юрий Петрович Любимов с женой, выдающиеся критики и театроведы Людмила Сараскина (автор книг о Достоевском и «Бесах» в русской должен не понравится изначально), Борис Любимов (знает о всех постановках Достоевского в России, обязательно припомнит «Бесов», вернее спектакль «Николай Ставрогин» на сцене МХАТа в 1914 году), Лев Аннинский (литературовед, любитель парадоксов, поэтому его мнение непредсказуемо). Были в зале и артистические знаменитости.

Меня же самого несколько беспокоила актриса Лилия Толмачева – лет тридцать назад она играла в первой вайдовской постановке в «Современнике», в спектакле «Как брат брату». Я помню, как в роли американской мамаши-мещанки, она подносила белый тазик сыну – Игорю Кваше, который, изведенный «вьетнамским синдромом» вскрывал вены, кровь стекала в тазик, в зале проносилось: ах!

…Отрешиться и смотреть. Из серо-стальной мглы появляется Николай Ставрогин (Владислав Ветров) и начинает прямо в зал исповедь своей извращенной души. Сначала на его совести была гибель девочки Матреши, а дальше в своей страсти к погружению во зло он не знал ни удержу, ни душевных мук. Одержимый этим бесом, он подчиняет себе слабые души людей, охваченных гордыней, алчностью и мелкими страстями. Он – главный сеятель и куратор бесовщины…

Зря во всех своих телеинтервью перед премьерой Галина Борисовна Волчек предупреждала, что в спектакле Вайды зрителей ждет погружение в глубины человеческой психологии, опрометчиво настраивая публику на встречу с непроглядным занудством. Спектакль Вайды, по-моему, хорош именно тем, что все копания в закоулках психологии персонажей он оставляет за кадром. Мы видим уже результат – сложившиеся типы характеров. Поэтому следишь за их поступками, действиями, в итоге начинаешь даже интересоваться сюжетом.

Психологические типы даны в спектакле в сконцентрированном состоянии, эссенцией человеческой сути. Вайда оставляет актерам узкий коридор – сыграть правдиво и преувеличенно броско одновременно. Поэтому так неприятно обжигает нервная взвинченность Елены Яковлевой, играющей Лебядкину. Ей отпущено слишком мало сценического времени, чтобы сыграть и безумие, и мудрость, покорность судьбе и восстание духа. Порой ее игра настолько гротескна, что вот-вот станет карикатурной. Но она убеждает в подлинности, реальности своей героини.

Сергей Гармаш в роли капитана Лебядкина великолепен – щедр по краскам, заразителен свлей размашистостью, игрой в хитрость и острый ум. Кто-то уже сказал: ну, это беспроигрышное попадание в актера! Вот и прекрасно.

Великолепны Игорь Кваша – Степан Трофимович Верховенский и Тамара Дегтярева – Прасковья Ивановна. На спектакле становится просто интересно следить, как виртуозно Кваша делает своего героя то смешным, то нелепым, по-детски беспомощным; как героиня Дегтяревой пытается быть рассудительной и строгой или вдруг впадает в кокетливую обиженность и старческую капризность.

Говорю об актерах, поскольку в них ярче отражена своеобразная эклектичность постановки. Вайда каждый эпизод большого литературного полотна, преобразованного для сцены, открывает своим стилистическим ключом. Сходка революционных либералов поставлена им как издевательский шарж, сцены с Лизой (Ольга Дроздова) подобны мелодраме индийского кино, есть бытовые зарисовки, есть элементы почти эпические. Этот режиссерский антистиль удачно вписан в оформление (сценография и костюмы Кристины Захватович, жены Анджея Вайды): серо-стальное небо с грозовыми облаками, всполохами зари и заката; серое, распаханное, без травинки и былинки с проблесками луж поле; ширмы которые выносят и расставляют «слуги сцены» – их лица скрыты капюшонами, а униформа напоминает кинофантастику об инопланетянах.

Сравнивать спектакль Вайды с тем, что у Достоевского или с тем, что, по нашему мнению, хотел сказать Федор Михайлович, смысла нет – они все равно лежат в разных временных и материально-художественных плоскостях. Надо считаться с тем, какими увидел «Бесов» великий режиссер. Достоевского он увидел без дорогого русскому сердцу надрыва и страдальчества. А его персонажей людьми одержимыми: кого собственными сверхидеями, кого своими несчастьями и своей добротой, а кого и взращиванием зла в себе и окружающих. Недобрыми он их увидел. Не такими, как большинству из нас хочется. А получилось убедительно.