Елена Яковлева и Валентин Гафт в новом спектакле

Премьера, показанная московским театром "Современник", называется "Уйди-уйди". Пьесу со столь негостеприимным заголовком написал известный драматург, екатеринбуржец Николай Коляда. Он же ее сам и поставил - с Валентином Гафтом и Еленой Яковлевой в главных ролях.

Если признанный режиссер начинает писать пьесы и сам их ставит, ничего нового о его режиссерской самооценке обычно узнать не получается. Но вот если плодовитый драматург начинает ставить собственные пьесы, то он выдает себя с головой. Что говорить, "Уйди-уйди" не самое удачное произведение автора Коляды. Однако и к этой пьесе можно было бы отнести те выводы, которые проницательные театральные аналитики в конце концов сделали о его драматургии. Когда критике надоела жвачка про "чернуху", по ведомству которой Коляда числился до середины 90-х годов, в его текстах справедливо усмотрели попытку нафантазировать новую реальность на жестком фундаменте убогого, осточертевшего провинциального "совка", познать новую чувствительность, сгустить живой плебейский язык до высокой концентрации новояза и за всем этим открыть абсурдную бездну.

Оказалось, что драматург оценивает себя гораздо наивнее и скромнее. Разумеется, он тоже не прочь хотя бы чуть-чуть вывести своих героев за рамки бытовой комедии, замешанной на сочных словечках и речевых оборотах, но уводить их далеко не собирается. И самыми уместными приемами почитает приемы любительские - жирные актерские ухваты, громкие марши с поп-хитами да дружную массовку. Еще режиссер Коляда строго придерживается принципа разделения труда: главные персонажи у него отвечают прежде всего за диалог, а полдюжины статистов, время от времени разыгрывающих короткие пантомимы из солдатской жизни,- за атмосферу маленького российского городка, живущего под забором воинской части. В свою очередь, солдаты в этом городке отвечают за увеличение населения.

В семье главной героини, кассирши местной автостанции, ни одного мужчины, зато четыре женщины четырех поколений. Устав от отсутствия личной жизни и присутствия бабушки, мамы и дочки, кассирша написала объявление в газету - и вот откликнулся мужчина с лицом Валентина Гафта, приехал в гости не то с Кавказа, не то из Краснодарского края, в ярко красной майке под пиджаком, с серьгой в ухе и длинными седыми патлами вокруг лысины. Все первое действие замотанная жизнью женщина, мечтающая о переезде в теплые края, пытается произвести на потенциального жениха выгодное впечатление. Она, с перепугу залезшая в немыслимый розово-золотистый наряд, вопит и трепыхается так, как будто к ней подвели двести двадцать, а в ответ ей пожилой хипарь голосом Гафта обаятельно мурлычет что-то уклончивое. Не то куражится, не то просто застенчивый.

Как и предупреждал дочкин жених, тоже солдатик из-за забора, гость оказывается к антракту банальным обманщиком, ничтожным человечком, которому самому негде жить. Во втором акте двум встретившимся одиночествам делать уже почти нечего, кроме как бить на зрительскую жалость. Она - уставшая, в линялых будничных одеждах, он - в трениках, из милости оставленный переночевать на раскладушке. Такая вот житуха наша, беспросветная и бесприютная. Надо, однако, жить, любить и верить. Просто грубоватой комедии положений нам всегда мало, и вместо того, чтобы довести ее до нормального карнавального маразма, наставлять надо народ на путь истинный. Вот и образок в правом верхнем углу сцены припасен. Если кто из бездуховных не понял, к чему он там вывешен, так его в самом-самом конце специальным лучом света выделят.

Что думает про это премьерная аудитория, светящаяся лицами господ Ястржембского, Степашина, Игнатенко да госпожи Пугачевой? Словам "фейхоа" и "пидорштейн", равно как длиннобородым анекдотам (вроде притчи про червей и дерьмо - "это наша родина, сынок") хлопает громко, но формально, не от души. С одной стороны, невежливо встречать такие подарки драматурга тишиной, с другой - самим так шутить вроде бы тоже не комильфо. Так что душой зритель, будь он хоть сама Пугачева, ждет чего-нибудь другого, истинно жалобного, по-настоящему бесстыдного, на разум и вкус не оглядывающегося. И дожидается, когда не на шутку осмелевший персонаж Гафта адресует свое претензии уже не окружающим, не зажравшейся буржуазной Москве, а непосредственно небесам. "Почему мы все должны умереть? Я не хочу умирать!" - кричит он. Брачному аферисту зрители хлопают недружно, но зато искренне: видимо, тоже не хотят.