Приятель - фотограф однажды признался: "Терпеть не могу снимать актрис! Сюда камеру не ставьте, здесь подсветка нужна, в этом ракурсе я не пойду"... С актрисой театра "Современник" Еленой Яковлевой фотографу работать — одно удовольствие. Снимки сделали за пять минут, Лена даже губы подкрашивать не стала: как сидела на скамеечке около театра с сигаретой в руко — так и осталась. Только подмигнула: "Ну как я — ничего?"

— Лен, когда на вас смотришь, с трудом верится, что перед тобой известная актриса. Вы всегда так ходите — в джинсах, свитере?

— Знаете, броский вид притягивает внимание —это ответственность, от которой я стараюсь убежать. Хожу по улице в темных очках, и на меня вообще внимания никто не обращает.

— Не узнают?

— Никогда. Меня это устраивает, я себя чувствую абсолютно свободно. Сейчас приходится много гулять с ребенком, не хватает времени заняться собой и не хочется, чтобы меня узнавали в таком виде—ну, понимаете, не лучшим образом отражающем обывательское представление об актрисе.

—Вы уверены в себе?

— Я всегда трезво смотрю в зеркало. Если накрашусь, сделаю прическу, оденусь—тогда еще ничего. А так—нормальное среднестатистическое лицо. Хотя можно и красоточку сделать, если очень постараться.

— У вас самой есть идеал актрисы и женщины?

—Для актрисы красота не главное—нужна сценическая выразительность, маркость. Часто ведь бывает так, что в жизни женщина ничего из себя не представляет, а как выйдет на сцену— глаз нельзя отвести, забываешь и про нос с горбинкой, и про бородавку на самом видном месте. Изюминка — вот что главное... Безоговорочного идеала у меня никогда не было: любила актрис в определенных ролях. Обожала артисток сороковых — пятидесятых годов. Два фильма, которые меня потрясли в детстве, — "Воскресение" с Семиной (мне она показалась просто красавицей) и "Зеленая карета" с Наташей Теняковои. Я до сих пор забыть не могу, как Наташа эту роль сыграла. Лица ее не помню — хота она была молоденькая, хорошенькая до жути — но внутри осталось ощущение, как это по-актерски замечательно сделано! А Семина меня так впечатлила, что я на вступительных экзаменах в ГИТИСе тоже монолог из "Воскресения" читала — самый трогательный, на мой тогдашний взгляд, момент: "Уехал, уехал..."

— Удивительно, как у вас хватило смелости поехать в Москву в театральный институт. Вид у вас довольно робкий ...

—Как ни странно, я поступила с первого раза. В ГИТИС. Даже не знала, что существуют какие-то другие школы-студии, где учат актрис. Пошла сразу туда и думаю: если есть у меня талант — оценят, еслй нет—значит всё "

— Тем не менее большинству зрителей вы известны как киноактриса, по роли в "Интердевочке". Работа в театре не принесла вам такой славы. Не обидно?

— К сожалению, к настоящей популярности можно прийти только через телевидение или кино —'на сцене тебя знает;лишь узкий круг театралов. Но с "Интердевочкой" мне повезло: это была настоящая глубокая картина. И хотя до этого фильма много снималась — у Вадима Абдрашитова в "Плюмбуме", в "Полете птицы", — приглашение Тодоровского было для меня большой честью. Он долго искал главную героиню, я была удивлена тем, что он выбрал меня.

— По советским временам сценарий "Интердевочки" был крайне фривольным...

— Слава богу, ни секс-символом, ни эротической артисткой меня не обозвали. Может быть, потому, что тогда еще не вешали всех этих ярлыков.

— Не было внутреннего барьера перед ролью? Вам ведь пришлось сниматься в довольно откровенных сценах?

— Буквально за несколько недель перед началом съемок я в очередной раз посмотрела "Военно-полевой роман" и настолько уверилась в своей любви к Тодоровскому, что ни о чем не волновалась: знала, что он сделает все человечно, без "клубнички". И, кстати, когда появились рецензии на фильм, нигде не было тех обвинений, которые советская пресса выдвинула против "Маленькой Веры". Документальной лентой о жизни проституток "Интердевочка" не стала. Наоборот, Тодоровский сделал из этого сказку —сказку о Золушке, которая никак не может стать счастливой... Правда, потом я еще долго получала предложения сниматься в фильмах с очень откровенными сценами, но отказывалась — все это было вторично и неинтересно.

— Ваша судьба в кино действительно сложилась на редкость удачно. Множество фильмов: "Сердце не камень", "Лестница", "Чернов — Chernov"...

— "Чернова" ставил Юрский, я в первый раз работала с режиссером-актером. И мне так понравилось. Режиссёры не всегда могут объяснить сцену, а Юрский все показывал. Ему легче показать, чем объяснить.

— А в последнее время какие поступают предложения?

— У-у, не скажу (смеется). У меня традиция: до первого съемочного дня"—ни слова. Вот придем на сьемочную площадку, разобьем об камеру тарелку, дадут мне осколочек — вот тогда уже открою, что и как.

— Вы чувствуете на себе популярность? Например, много писем приходит?

— Ой, после "Интердевочки" мешками приходили... У меня тогда остро стоял квартирный вопрос (я сама не москвичка, приехала из Харькова), и я какому-то корреспонденту в интервью рассказала, что живу в коммуналке. Так после этого потоком посыпались приглашения — все звали к себе жить; дадим тебе комнату—денег платить не надо... Очень много писали из зоны: "Лена, пятый год сижу на нарах, на стене твой портрет, давай я на тебе женюсь'. А кавказцы предлагали обычно сразу целый дом. Я все хотела ответить; выселяйся, мы с мужем мигом приедем! — да не собралась.

— Ваш муж тоже актер, работает в "Современнике". Трудно иметь актерскую семью?

— Во-первых, семья у нас все-таки не совсем актерская: наш сын Денис (ему два с половиной года) еще пока, так сказать, лицо без определенных занятий... Мы с Валерой десятый год вместе... Я вообще не понимаю, почему считается, будто актерская семья — это труднее, чем у людей других профессий.

— Ну как же — творческая конкуренция: вы более популярны, он менее. От этого не возникает конфликтов?

— Конечно, я переживаю, если вижу, что у Валеры что-то не получается и стараюсь по возможности помочь. Но я еще с институтской поры запомнила слова нашего педагога Владимира Алексеевича Андреева: не имеет права актер делать замечания актеру. Актерский организм настолько раним, что даже дружеский совет может быть истолкован как недоброжелательство. Поэтому я лично никогда, Валере никаких советов по профессии не даю. Ни замечаний, ни комментариев — только хвалю.как все здрррвб и; замечательно.

— Амплуа Яковлевой — "нескладные" судьбы, одинокие, брошенные женщины. А ваша личная жизнь сложилась вполне удачно. Как это соединяется?

— Просто трудные судьбы по-актерски интереснее, в них больше заложено материала. Хотя я бы никогда не отказалась от "счастливой" роли, просто она должна быть характерной, с неожиданностями. Мне самой ближе всего трагикоме-дийный жанр — в высоком смысле соединения драмы и комедии...

— Лена, скажите честно: режиссеры часто придираются к тому, что у вас такой хрипловатый голос?

— Да вроде нет... Он у меня всегда был немножко надтреснутый — с самого детства. Была астма, потом гланды вырезали — наверное, у меня в горле просто ничего не осталось. К тому же я курю, и бросить сил нет... Так и буду, наверное, хрипеть. У меня всегда так: пока жареный петух не клюнет — не пошевелюсь.

— В каких случаях вы удовлетворены своей работой на сцене?

— Никогда.

— Но наверняка же есть роли "тяжелые" и "легкие"...

— Тут все зависит от накатанности спектакля. В "Мурлин Мурло" мне входить легко — все-таки шестой год играем, уже привыкли к неожиданностям. Ну а с новыми спектаклями сложнее: малейшая неожиданность может выбить из седла. Кто-то не туда ступнул — и тут же напряжение адское, уходит ощущение свободы и полета... Вот недавно в "Мурлин Мурло" не выключился свет—сломалась кнопка у осветителя. А у нас целый кусок строится на темноте... Ужас настоящий! Бегали по сцене, изображали что-то, а внутри — просто паника...

- Зрители заметили?

— Как ни странно, нет. Но даже если заметили—должны простить. Театр ведь живой организм, всякое случается. То посреди монолога слово вылетит — стоишь, мучаешься, а помочь некому...

— Разве у вас нет суфлера?

— Ну вы что, его давно уже нигде нет. Сажают только если какой-то срочный ввод; звонят утром и говорят, что вечером придется играть большую роль. Это вообще кошмар — так играть. Зрители, между прочим, часто забывают, что актеры такие же люди—что они могут заболеть, плохо себя чувствовать... У нас в театре если какая-то замена происходит, люди идут ругаться к администратору. Ме понимают, что актер не играет, только если в лежку лежит. Мы и с пневмонией играем, и с насморками — хотя это запрещено.

— У вас есть приметы: когда будет удачный спектакль, когда неудачный?

— Я об этом стараюсь не думать, но перер каждым спектаклем страхуюсь. Делаю — как бы объяснить? — какую-нибудь закорючку. В одном месте чего-нибудь кусаю, в другом стучи*. Это все рождается обычно на премьере. Вот полный зал набился, тебе страшно, но ничего не сделаешь, нужно выходить. И в этот момент придумывается какая-то штучка. За что-то схватишься — чего-то скажешь, и потом это закрепляется: в следующий раз просто так на сцену не выйдешь Это у всех артистов так. Когда мы играем "Три сестры", я большую часть спектакля сижу за кулисами — у меня там совсем маленькая роль Наташи. Так1 вот, я замечаю, как каждый актер перед выходом "разогревается": кто шатается, кто откашливается, кто глаза закатит — на публику, так сказать, работает. Это своего рода актерский завод—артисту постоянно необходимс чувствовать на себе взгляд. Такой способ подпитки.

- Насколько вы чувствуете зал, выходя на сцену?

— Конечно, представление о четвертой стене очень абстрактно — актер всегда слышит и чувствует зрителя. Другое дело, что реакция зала не всегда напрямую зависит от качества игры. Тебя будут невнимательно слушать, к примеру, если накануне по телевизору показали фильм, где ты играла. После "Интердевочки" я первые минут пять после выхода на сцену'слышала е зале шепоток: "Интердевочка — интердевочка" Показали "Воспитание жестокости у женщин V собак" — тут же на' мое появление зал реагирует: "Собака — собака — собака"... Очень любят обсуждать во время действия: "Слушай, это какая Яковлева — девочка или нет? Интер?" Нас ведь много, Яковлевых...

— Вы послушная актриса? Режиссеру с вами легко?

— Во всяком случае, я не строптивая. Хотя кинорежиссерам со мной, наверное, труднее: кино все-таки сложный организм—ты себе представляешь роль так, режиссер иначе, и ваши видения не всегда пересекаются. Но когда я репетирую в театре, я слушаюсь наших режиссеров просто беспрекословно. Особенно Галину Борисовну Волчек. Потому что непослушание наверное, возникает от недоверия к режиссеру -а у меня такого не было.

— Последняя ваша работа в "Современнике"- Элиза Дуллитл в "Пигмалионе","На спектаклях аншлаг, вызывают по пять раз...

—О "Пигмалионе" сейчас еще очень труднс говорить, спектакль слишком свежий. На днях Галина Борисовна сделала мне очень серьезные замечания по поводу этого спектакля, была крайне недовольна какими-то сценами: я немножко вышла из-под ее контроля, меня понесло, я что-то перевернула... После такой корректировки два последних спектакля прошли легче но пока я еще ни одного не сыграла так, как мне бы хотелось.

— Так сколько же должно пройти времени, чтобы вы "адаптировались" к роли?

—Года три. Понимаете, этим театр и хорош Вот "Мурлин Мурло" играется уже шестой год но на каждом спектакле возникает что-то новое — интонация, слово, взгляд... Идет процесс живого творчества. А в кино снялся—и все, ничегс уже не исправить. Поэтому давайте встретимся года через три—четыре: как раз про "Пигмалиона" и поговорим.