Нина Чусова поставила в
«Современнике» трагедию Островского «Гроза»
Не желая смешивать жанр рецензии с жанром
светской хроники, не будем перечислять знаменитых россиян,
пришедших на премьеру, - их было много. Все же надо сказать,
что в ложе рядом с Галиной Волчек сидел президент России
Владимир Путин. Никому не возбраняется строить догадки: почему
им выбран «Современник» и именно этот спектакль - никому,
кроме театральных обозревателей, которых должны занимать иные
вещи.
Например, то, зачем перед началом спектакля в
фойе показывают кино, фильм Владимира Петрова «Гроза» 1933
года с Аллой Тарасовой в роли Катерины. Или то, как сложился
союз Нины Чусовой, одного из самых заметных режиссеров
последнего времени, и Александра Бродского, который в 80-е
годы был одним из лидеров концептуальной «бумажной
архитектуры», а в 90-е, приобретя мировую известность, стал
превосходным реальным архитектором. И, конечно, какой смысл
имело играть Катерину так, как играет ее Чулпан Хаматова, - в
резком, экстравагантном рисунке: не столько используя, сколько
искажая свои превосходные природные данные. Нет сомнений:
актриса с готовностью подчинила себя режиссеру. Хаматова и
Чусова уже работали вместе, и результат их прежнего
сотрудничества - роль мальчика в спектакле «Мамапапасынсобака»
- был замечателен. Неужто никому не пришло в голову, что
блестящая и остроумная выдумщица Чусова на этот раз как-то
слишком изобретательна; что ее фантазия кромсает и разменивает
на остроумные пустяки смысл пьесы? Неужто никто не
почувствовал, что пьеса сопротивляется, - а «Гроза», смею
заверить, умеет за себя постоять: она просто придавливает тех,
кто пытается ее раскурочить.
Режиссер, работающий с
драматургическим шедевром, должен знать с самого начала: пьеса
простит ему запальчивый и неверный ход мысли, рискованное
толкование, ложную идею. Но несерьезности намерений (особенно
если она соединяется с агрессивностью) шедевры не прощают.
Ладно, пойдем по порядку. С фильмом в фойе все, в
общем, ясно: нам демонстрируют самое традиционное из
прочтений, восходящее напрямую к идеям Добролюбова (стоит
прочесть «Луч света в темном царстве», чтобы убедиться: его
толкования однобоки, но совсем не плоски). Ясно, что в зале мы
увидим нечто совсем иное, и заранее должны этому обрадоваться.
Я понимаю людей, которых воротит от хрестоматийности: лет в
15-20 кого же не воротило. Но что касается режиссера Нины
Чусовой, человека зрелого и одаренного, мне больше хочется
понять: куда ее воротит? Программка «Грозы» обескураживает:
«фантазии на тему пьесы А.Н. Островского». И только? Это
что-то очень уж немного.
«Фантазии на тему» - жанр
безответственный и бесперспективный, а к тому же вышедший из
моды лет двадцать назад, вместе с главным лозунгом
бестолкового режиссерского выпендрежа: «А я так вижу!» Более
того, если Чусова всерьез искала оппонента - спорить ей стоило
не с простоватым фильмом 1933 года, а с глубоким и беспощадным
спектаклем Генриетты Яновской (Московский ТЮЗ, 1997). Тут
«Гроза» без всяких оговорок была понята как трагедия, а роль
Катерины - как роль женщины, почти против воли участвующей в
разрушении всеобщей жизни: в гибели мира, который до ее
появления был вполне устойчив и не лишен приятности.
После того спектакля от понимания «Грозы» как трагедии
уже деваться некуда. Единственное, что может Чусова, - почти
до самого финала не слишком всерьез относиться к накалу
трагических страстей, к идеям вины и греха (такое бывает
крайне редко, но «Гроза» написана как христианская
трагедия), ко всем персонажам пьесы без исключения. Иными
словами, там, где Островский пишет о человеческом страдании,
Чусова старается увидеть лишь глубокий невроз - и этим
ограничиться.
Мир, выстроенный на сцене «Современника»
Александром Бродским: серые каменные стены (бетон выглядит как
настоящий), боксы в несколько ярусов, железные лестницы,
печки-буржуйки с открытыми заслонками (там и сям -
огненно-красные прямоугольники), голубятни из проволочной
сетки и многое другое, - этот мир сам по себе замечателен. И
меня мало смущает, что структура пространства несколько
напоминает «Петербургские сновидения» Юрия Завадского, а
голубятня, на которую лазит Тихон (Максим Разуваев), сразу же
вызывает в памяти «Первый вариант «Вассы Железновой», шедевр
Анатолия Васильева. Младшему из этих спектаклей уже двадцать
пять лет, старшему едва ли не сорок, оба давно сошли с
репертуара - пусть себе. Меня смущает, что в декорациях
Александра Бродского гораздо легче представить спектакль по
Достоевскому, Горькому и даже Кафке, чем «Грозу». Город
Калинов? Волга? - нет, таких здесь никогда не было, нас
неправильно соединили.
Персонажи этой «Грозы» очень
часто комичны, а иногда и малосимпатичны - причем как раз те,
кто у Островского лучше и чище всех: Кулигин (Александр
Олешко), который у Чусовой во втором акте выходит на сцену
совсем пьяным и глупым, а потом буквально напрыгивает на
Дикого (Владислав Ветров) с воплями: «Давай деньги! Деньги
давай!», и сама Катерина. Первый же выход Чулпан Хаматовой
заставляет опешить: что за немыслимая прическа (короткие
черные кудерьки), что за странная кукольная пластика - это
Катерина или Коломбина? В дальнейшем оторопь только нарастает:
на кой черт здесь эти крайне неприятные - с подвизгиванием, с
мяуканьем - модуляции, что бедная Хаматова вытворяет со своим
голосом, зачем все это?
Это нельзя назвать
«режиссерским решением». Существует некоторая разница между
решением и капризом, порывом и позывом. Воображение режиссера
то и дело взбрыкивает, причем чаще всего не по делу.
Впрочем, ясно одно: не желая делать Катерину ни
трагической героиней, ни тем более жертвой «темного царства»,
Чусова делает ее законченной невротичкой: дерганой кривлякой,
злой и несчастной притворой, которая в общем притворстве
участвует через силу. Злость актриса добросовестно отыгрывает,
куда труднее Хаматовой, которая владеет своим телом как
хорошая циркачка, отыграть неуклюжесть героини. Вот Катерина
бегом спускается с голубятни, оскальзывается на мокром полу,
приземляется на попу, истерически орет: «Ну почему люди не
летают!» Что она может с собой поделать: даже это нелепое
падение выходит у нее грациозно.
Это смешно? -
вероятно, да: для тех, кому мил такой сорт юмора.
Изобретательно? - конечно; только при всей своей
изобретательности Чусова выглядит, как бы это помягче сказать,
не очень умно.
Действительно, в «Грозе» поражает
количество придуманных трюков, гэгов, хохм и прибамбасов; но
еще больше поражает их бессмысленность. В спектакле есть
забавные, а есть просто отменные эпизоды, но концы у Чусовой
все равно с концами не сходятся. Катерина, которая кривляется
с Тихоном, исполняет эротическое па-де-де с Борисом (Юрий
Колокольников) и готовится к смерти, беседуя с Марфой
Кабановой (Елена Яковлева), это совершенно разные персонажи,
несводимые человеческие величины. Конечно, режиссер всегда
может сказать: «А мне так и хотелось!» Ну, значит, стоило еще
посидеть над пьесой, может, захотелось бы чего другого.
Перебирая одно за другим имена одаренных режиссеров, я не могу
вспомнить: кто в последние годы выходил на сцену со столь же
бесцельным, недодуманным и расхристанным спектаклем.
Впрочем, когда к Чусовой вдруг возвращается серьезное
отношение к делу (сильно подорванное, я думаю, халтурами, то и
дело случающимися в ее неразборчивой профессиональной судьбе),
«Гроза» обретает силу и внутреннее содержание. Можно спорить с
тем, что предсмертный монолог Катерины («Куда теперь? Домой
идти? Нет, мне что домой, что в могилу...» превращен в диалог
с Марфой Кабановой (Кабанихой героиню Яковлевой в спектакле,
по-моему, не называет никто, и это правильно). Нельзя не
видеть, что это жест осмысленный и важный. Свекровь
внимательно слушает злосчастную, измученную невестку, все
понимает, отвечает: нет, в могиле лучше. «Опять жить? - Нет,
нет, не надо... нехорошо». Кабанова не провоцирует, не
уговаривает, всего лишь спокойно заверяет: нет, жить тебе
больше не надо. И эту сцену, лучшую в спектакле, Яковлева
отыгрывает, пожалуй, сильнее, чем Хаматова.
Современниковская «Гроза» со всеми ее неустранимыми
дефектами, конечно, будет иметь огромный успех у зрителя. И
театр, и режиссер вправе считать, что это самое главное, а
критики пусть заткнутся. Пока мы затыкаться не имеем права: в
последние сезоны театр начал оживать, Чусова поставила два-три
очень приличных спектакля, а Чулпан Хаматова стала актрисой
первой величины. Мы умолкнем и отойдем в сторону лишь тогда,
когда поймем: они все-таки решили, что в могиле лучше.