Непонятно, как физически удалось за полтора месяца сделать сильный, полнометражный спектакль на тридцать человек. Изучаешь плотно набранную программку, и кажется, что в едином порыве "взбесилась" чуть ли не вся труппа "Современника". Причем сразу, на уровне программки, ясно, что обязана стать удачей хромоножка Мария Тимофеевна - Елена Яковлева. Что Игорь Кваша идеален для старшего Верховенского. А вот Сергей Гармаш - капитан Лебядкин - поверг меня в некоторое недоумение. Не таким я представляла себе Лебядкина, скорее, маленьким, мерзеньким, плюгавым. Но мы - обыватели, а Вайда все-таки гений, есть разница. Гармаш не просто совпал с Лебядкиным, как влитой, он в этом спектакле лучше всех, ярче всех, не говорю уже - смешнее всех, и это не мое личное пристрастие, а очевидный выбор зала. Гармаш играет так, что впервые в жизни я пожалела о преждевременной насильственной кончине капитана Лебядкина, ибо во втором акте мы были лишены его блистательного общества. Зато до антракта Лебядкин - бенефициант. И проторчав полтора часа за кулисами, а потом выйдя на поклоны, Гармаш первым, если не единственным, удостоился приветственных воплей зала. Сидевшая рядом со мной Лия Меджидовна Ахеджакова шептала восхищенно: "Какой актер, какой актер..."

Быть смешным - очень важная штука, когда играешь "Бесов". Потому что они написаны на грани откровенного глумежа. Здесь роскошный комичный текст, и если местами трактуется о вещах философских или жутких, то блестящие парадоксы все равно вызывают у слушателя улыбку удовольствия... Помимо Лебядкина, чумазого, громогласного, хрипатого, этакого Ноздрева, которого унизила, оскорбила и опустила жизнь, алкаша с неустойчивой вибрацией во всех членах, тощего, но сильного медведя, которого на потеху публике обучили маршировать с неуклюжей грацией, принимать первую балетную позицию и по-оперному отводить лапу, так вот, помимо Лебядкина - Гармаша, комическую функцию с привычной профессиональной легкостью исполняет Игорь Кваша - Степан Трофимович. То в бархатном сюртучке, петушком, петушком, то испуганный и ошарашенный, то жалкий и раздавленный, человек с пылким театральным воображением, Верховенский-отец - может быть, самый психологически точный тип в "Бесах" Достоевского и соответственно в "Бесах" Вайды. Для Кваши явно не составило труда его сыграть, Игорь Владимирович ведь был уже отцом Карамазовым у Валерия Фокина. Вообще, глядя на Верховенского и Лебядкина, на Квашу и Гармаша, приходишь к неожиданному выводу, что юмор вполне может спасти мир. Причем быстрее и надежнее красоты.

Экранные "Бесы" Вайды когда-то показались мне скучными, прямолинейными и лишенными интриги. В сценических "Бесах" пружинка закручена туже, но все равно сыграть семисотстраничный роман почти с начала и до самого конца можно только беглым пунктиром. Неторопливый, велеречивый, многословно вязкий материал приобретает у Вайды поистине сверзвуковое, кинематографическое ускорение.

"Бесы" ведь как написаны? С оттяжечкой - чтобы автор мог укрепить свое материальное положение. "А надобно вам заметить, что, отклоняясь от основной цели нашего повествования несколько в сторону, мы не можем не сказать..." - и все в таком духе. Но на долгие периоды у театра, разумеется, времени нет. Был роман, остались тезисы. Мартовские тезисы.

Эпизоды летят, словно кадры, спектакль разматывается, как пленка в аппарате, очередную выгородку приносят и утаскивают бегом, ракурсы сменяются мгновенно. Если и есть статичные сцены, так они сканированы с исторических фотографий: группа мужчин в сюртуках вокруг резного стола... Особым комизмом вдруг выпячивается конкретное мышление персонажей: Петр Верховенский сулит разрушить старую Россию "в мае", а Кириллов точно узнал, что счастлив, "в прошлую среду". Иногда конкретика притянута за уши, вопреки автору. Например, Федька каторжный у Вайды говорит Ставрогину: "Я от вас за ту же работу (то есть за убийство Лебядкиных, сестры и брата) полторы тысячи получить могу". На самом деле было сказано: "как же мне пускаться на то, когда и все полторы тысячи могу вынуть, если только пообождав?.." Простоват становится Достоевский у Вайды, есть такой грех.

Убрать намеки и экивоки -значит разогнать туман, в котором только и могут обитать бесы. Бесовская стихия - это мгла, ночь, страх неизвестности. В поле бес нас водит, видно, да кружит по сторонам. А тут атмосфера тайны совершенно рассеялась, причины и следствия наверху, свет такой, что глаза слепит.

Не понятна самая малость - когда действие происходит.

Пункт первый в программе "достоевских" заговорщиков - уничтожить армию и флот - буквально в последние годы успешно выполнен и перевыполнен.

Пункт второй - обеспечить народ едой и сапогами - тоже.

Главный посыл: "Чем быстрее начнем разрушать, тем лучше", - явно дожил до наших дней.

Постоянно поминаются тлеющие угли, языки пламени и даже - "зарево их деяний". Отличная была бы шапка для газет, выходивших утром 15 марта. "Не стану описывать картину пожара, ибо кто у нас на Руси ее не знает"... Рассказчик (Сергей Юшкевич) дорого продает свой текст, и зал дорого, с веселым оживлением его покупает.

То, что, начиная с безграничной свободы, неминуемо утыкаешься в безграничный деспотизм, уже детям известно. В первом акте Ставрогин уходит через зал направо, во втором налево. Идеологическая бесовщина отдает то левизной, то правизной, жестокими детскими болезнями. У зрителя голова идет кругом: это было недавно? это было давно?

Диалог Ставрогина с Петром Верховенским о проблемах центрального комитета прозвучал специально для прибывшего на премьеру Михаила Горбачева. По его же адресу доставили менее забавный пассаж Петра Степановича (Александр Хованский), очкастенького, мерзкого, червяком извивающегося: "Социализм в нашей стране распространяется преимущественно из сентиментальности... Поэтому надо позволить дуракам много говорить... Более всего они боятся прослыть реакционерами..."

Театр, конечно, никакие бомбы под дорогого гостя подкладывать не собирался. И вообще вправе обиженно сказать глумливому критику: "Вы стилист, а не друг". Галина Волчек умеет любить людей, причем любить преданно. Объекты ее симпатий могут быть спорными, но глубина и верность чувства потрясают незыблемым благородством.

Либеральный "современниковский" зал встретил явление Горбачева (со скромной охраной из трех человек) теплыми аплодисментами. А для кого-то, наверное, и Михаил Сергеевич - из бесовского племени. Это я к тому, что бесы у каждого свои. Если вообще не живут внутри нас.

У Вайды бесы из людей вышли, в свиней не вошли и разгуливают по сцене вполне свободно. Существа в коротких серых балахонах, лица скрыты под капюшонами, на ногах тяжелые остроносые башмаки. Сразу вспоминается: "Имя им - легион". Сначала они просто работают на подхвате, как у пушкинского Балды, - подай, прими, пошел вон. Но по мере развития событий сцену уже не покидают, толпятся заинтересованно, хороводят вокруг героев и, наконец, всей стаей уволакивают долгожданный труп Шатова. Динамики разрываются каким-то уханьем, вяканьем, чавканьем, гавканьем, кряканьем, кваканьем, шепотом и гоготом, и недовольным рокотом, и противным гундежом. Звуки не человеческие и не животные, но средние между животными и человеческими, то есть именно бесовские.

Бесы существуют отдельно - это очень важный момент. Петр Верховенский - не бес, но проводник бесятины на земле, и уж тем более не бес Николай Ставрогин. В первые же минуты спектакля он сообщает залу: "Я не знаю, не чувствую зла и добра", и ему сразу не веришь, потому что, коли говорит про добро и зло, так, стало быть, чувствует. Роль Ставрогина, слишком ответственная и потому заведомо проигрышная, досталась новому герою "Современника" Владиславу Ветрову. Не знаю, в какой московской труппе сегодня можно найти актера и фактурного, и обладающего гипнотическим воздействием на зал. Ветров для Ставрогина, пардон, староват, и имидж у него не Ивана Царевича, а скорее, эффектного Кощея. Он вальяжен и медлителен, как серый кардинал на пенсии. Помнится, у Достоевского Николай Всеволодович резко критиковал католичество. Так что, наверное, не без издевки поляк Вайда сделал Ставрогина вылитым иезуитом. Аскетичный, строгий, наглухо, до подбородка застегнутый - ксендз, в котором якобы для всех только и свет в окошке. Не может такого быть. Никто не поднимет его имя в качестве знамени, никто не посвятит ему ни жизнь, ни мысль, и на такого человека в футляре даже странно как-то возлагать большие надежды.

Кое-где, например, в сценах родов шатовской жены, или убийства самого Шатова, или повешения Ставрогина, спектакль, по-моему, излишне натуралистичен. У Достоевского не столько кровь, сколько идея крови. Не раскоканный старушечий череп, а идея раскоканного черепа. Не петля в чуланчике, но идея петли. А с пистонными выстрелами на театре вообще надо кончать. Зато как здорово, ровно, спокойно и бытово сделана сцена, когда симпатичный Кириллов (Дмитрий Жамойда) с легкомысленным любопытством готовится к самоубийству...

За последний месяц в Москве выходят уже вторые "Бесы". Первые поставлены Александром Гордоном в формате ток-шоу. Ну Гордону вообще свойственно искать простые, а главное, конкретные ответы на сложные вопросы. И даже более того - на вопросы, до конца никем не сформулированные. У Вайды не вопрос - ответ, у него искренняя боль от безысходности, и после его спектакля удивительно четко понимаешь, что бороться со злом - значит, как это ни грустно, бороться с терпимостью, потому что в терпимости нуждается именно зло, и первое не ходит без второго. Если же мы хотим оставаться цивилизованными людьми, нами будет безнаказанно вертеть и то, и другое, а нам остается лишь верить в ту недосягаемую точку, где терпимость, наконец, станет тождественна добру.

Тем не менее при несопоставимом масштабе двух зрелищ "Бесы", помноженные на два, а то и возведенные в квадрат, пугают. Охота на бесов так же опасна, как охота на ведьм. Помяни беса - он и появится. Ему ведь только того и нужно.

* * *

"Бесы" - не первая работа Вайды с "Современником". В 1972 году он поставил здесь пьесу американского драматурга Дэвида Рэйба "Как брат брату", посвященную "вьетнамскому синдрому". Что касается Достоевского, то оскароносный пан Вайда ставил его произведения на многих площадках мира, даже в Японии, где в спектакле "Настасья Филипповна" главную женскую роль играл мужчина. Но постановка Достоевского на языке оригинала для Вайды -первая. Об этом он, по его собственному признанию, мечтал 30 лет.

В том же 1972 году на торжественном приеме режиссера представили министру культуры Советского Союза Екатерине Фурцевой. "Пан Вайда, что я могу сделать для вас?" - спросила она. Вайда ответил, что хотел бы поставить "Бесов" на советской сцене. "А вы считаете, они на ней устоят?" - отшутилась Фурцева. Стоявшая рядом Галина Волчек больно наступила Вайде на ногу. К тому моменту "Бесы" в интерпретации Вайды вышли на сцене "Старого театра" Кракова.

Сегодня на сцене "Современника" поставлены шедевры сразу трех классиков - Достоевского, Альбера Камю - автора инсценировки, и собственно Анджея Вайды, который за основу постановки взял именно французское переложение. Приступая к работе, Вайда поставил только одно условие: будем репетировать быстро, не больше шести недель, актеры должны работать на сцене в состоянии легкого озноба. Режиссер смотрел репертуар "Современника" и потом составил список. Напротив каждой роли стояла фамилия актера. Галине Волчек было предложено сыграть Варвару Петровну Ставрогину, однако она отказалась.

Автором сценографии и костюмов в нынешней постановке выступила Кристина Захватович - известный польский театральный художник и супруга пана Вайды.