Рагу без зайца
Анджей Вайда,
обратившись к "Бесам" Федора
Достоевского, пытается вывести
формулу терроризма, исследовать
симптомы чумы третьего
тысячелетия
Анджей Вайда — великий режиссер.
Но спектакль, премьеру которого в
минувший вторник увидела Москва,
эту аксиому, к сожалению, не
подтверждает. От сочетания слов —
Вайда, «Бесы», «Современник» —
ждали сенсации, по меньшей мере
события. Сливались два мифа:
режиссер, давно ставший частью
российского культурного сознания,
и роман, в котором, мнится, скрыто
нечто, до конца не разгаданное, но
насущно необходимое. Все, о чем он
написан, — дурная бесконечность
переустройства бытия, извечное
попрание Бога жестокостью без
причин, блуд «общего дела» — по-прежнему
входит в сердцевину проблем
человечества. Недаром эту
труднейшую прозу столько раз
переносили на сцену: так много в
ней сказано о путях грядущих
возмущений и типах возмутителей,
что люди разных национальностей и
религий в разные времена ощущали
потребность осознать сказанное
публично. Самый известный в мире
поляк (соперничать с Вайдой могут
лишь Папа Римский и Станислав Лем)
обращается к роману Достоевского
уже в четвертый раз. Сегодня,
когда художественные пророчества
писателя в который раз сбылись, он
с помощью «Бесов» пытается
вывести формулу терроризма,
исследовать симптомы новой чумы.
Вайда, в отличие, скажем, от Питера
Брука, верит, что искусство
способно менять мир. Потому и
пытается нащупать первопричины
зла, драпирующегося под
социальную справедливость. Но то
ли за малостью сроков, то ли за
убылью «энергии заблуждения»
задачу, способную создать особое
напряжение между идеями
Достоевского и сиюминутностью, не
решает. Возможно, потому, что
сейчас поставить спектакль, хоть
отчасти равный оригиналу, - то же
самое, что понять смысл жизни. Не
вообще, а именно в третьем
тысячелетии, которое с каждым
годом все обостряет актуальность
романа.
Вспомним: первая постановка «Бесов»
была осуществлена Вайдой
тридцать лет назад с польскими
артистами. Для московского дебюта
он вновь избрал старую
инсценировку Камю, которая, если
следовать ей буквально, сводит
роман к «сценам из провинциальной
жизни», сохраняя сюжет, уплощает
смысл.
Репетиционный процесс занял
полтора месяца. За это время
артистам «Современника» (в
спектакле по большей части заняты
молодые) не удалось даже
приблизиться к степени сложности,
хоть как-то родственной автору. Не
сравниваю, лишь отмечаю: Лев Додин
и коллектив Малого
драматического, театра Европы,
работал над своим вариантом «Бесов»
больше двух лет...
В итоге «Бесы» на сцене «Современника»
получились добросовестной, не без
признаков театральной культуры
работой, где почти вовсе не
ощутимо...присутствие
Достоевского. Книга раскрылась,
не пропустив авторов спектакля
дальше страниц — в «бесовский»
космос идей и страстей.
Режиссура — концентрация
понимания, а происходящее
странным образом стерто, лишено
авторской логики. Глядя на сцену в
течение трех с лишним часов,
зритель, не знакомый с романом в
деталях, может и не понять, из-за
чего происходит убийство Шатова;
каким образом Верховенский-младший
достиг своего влияния; почему
застрелился Кириллов и повесился
Ставрогин. Идеология «нечаевщины»,
философия самоубийства и
богоборчества, сам механизм
воспроизводства «бесовщины» в
спектакле остаются «за кадром».
Об актерских работах
исчерпывающе высказался в
антракте один литературовед,
заметив: главные герои выглядят
до изумления второстепенными. В
первую очередь это относится к
Ставрогину (Владиславу Ветрову) и
Верховенскому (Александру
Хованскому). Труднее всего
имитировать внутреннюю
значительность, если ею не
обладаешь. Меж тем без этого — без
доли магии, без помрачающей умы
энергии и некоей таинственной
масштабности — непонятны и
необъяснимы центральные фигуры «Бесов».
Неточна уже первая сцена —
пролог спектакля, в котором
звучит страшная исповедь
Ставрогина. История Матреши,
которая должна стать камертоном
происходящего, мерой внутренней
дрожи и внешних потрясений,
рассказана прямолинейно,
безлично, «деревянно». Ветров-Ставрогин
в самом деле кажется «бездушной
восковой фигурой» — пустой, полой...
Ольга Дроздова (Лизавета) и Елена
Корикова (Даша) ни фальшивыми
интонациями, ни манерами не
походят на барышень ХIХ века, тем
более на барышень, написанных
Достоевским, для которых переходы
от исступления к смирению, от
отчаяния к надежде —
естественная кардиограмма чувств.
Исключение — Сергей Гармаш в роли
Лебядкина (острый рисунок, острый
характер) и Елена Яковлева в роли
юродивой хромоножки Лебядкиной.
...«Бесы» полны ужасных событий
— убийств, самоубийств, душевных
крушений. Но нет пока в спектакле
ни единого мига, когда зал бы
сострадал или содрогался. Нам ни
на секунду не дают забыть: мы в
театре, и все «понарошку».
Меж тем нечистая сила на сцене
присутствует: сценограф Кристина
Захватович одела людей,
осуществляющих перестройку
декораций, в черный атлас, глухие
капюшоны. Фигуры без лиц, их
функция — убирать, утаскивать.
Должны бы выглядеть зловеще, а
выглядят детски наивно. И
приходится вспомнить сказанное в
романе: нельзя сделать рагу из
зайца без зайца...
Марина Токарева, МН, 18 марта 2004 года
|
|
|