С тех пор
как на фестивале «Золотая
маска» появилась номинация
«Лучший зарубежный
спектакль, показанный в
России», эти призы
неизменно получала Литва —
несколько раз Эймунтас
Някрошюс и один раз Римас
Туминас. Некоторым
московским театрам явно
хотелось сделать себе «прививку»
литовской театральности с
ее метафоричностью,
глубиной и какой-то
экологически чистой
натуральностью. Имя
Туминаса мелькало в планах
Вахтанговского театра, но
завлечь его к себе удалось
пока только «Современнику».
Туминас поставил «Марию
Стюарт» Шиллера, написав
которую последний
признался, что наконец «овладел
ремеслом драматурга».
Формула спектакля
заложена в названии «Играем...
Шиллера» (сразу
вспомнилось «Играем «Преступление»
Камы Гинкаса, где слово «игра»
тоже было определяющим в
отношениях с
драматургической
реальностью). Имя
шотландской королевы
пропало из названия, к томy
же Мария Стюарт перестала
быть центром спектакля. (Режиссер
сократил весь первый акт,
где Мария уже находится в
заточении, подвергается
обыску, вспоминает об
убийстве своего мужа-невежи
и рассуждает о бескровном
соединении двух народов,
шотландского и британского,
— мотивах ее притязаний на
британский трон.) В
спектакле этот центр
сместился в сторону
соперницы Марии Стюарт
английской королевы
Елизаветы, предысторию
рождения которой
разыгрывает, кстати, «Ленком»
в своих «Короевских играх».
Марина Неелова (Елизавета)
чувствует другую режиссуру,
как хорошая супермодель —
стили разных кутюрье. Она
играет одинокую женщину в
мире мужчин, вынужденную
существовать по мужским
законам. Даже в королевское
платье облачают ее мужчины
— грубо и неумело. Она
стала заложницей их
страхов, подлостей,
интересов, чувства вины
перед ними за свое
незаконное рождение. Даже
их муштры (одна из самых
впечатляющих сцен —
обессилевшая от слез и
усталости Елизавета
марширует на цыпочках с
подносом и бокалами,
полными воды, на вытянутых
руках под присмотром-дрессурой
коварного царедворца
Беркли (Михаил Жигалов).
Чтобы потом, на людях, она
умела бы сдерживать любые
свои чувства). Самая
женственная актриса нашего
театра вначале бесстрашно
играет бесполость —
прилизанные волосы, черная
шинель, военная выправка.
Тем заметнее по контрасту
ее неукротимые вспышки
женственности — точно
трава, пробивающаяся
сквозь камни, — слабость,
кокетство, томление. Тоска
по милосердию, в праве
дарить которое ей отказано.
Страх встречи с соперницей
(Мария — Елена Яковлева —
по сути является первой
женщиной с настоящей
страстной и небезгрешной
женской судьбой, с которой
Елизавете довелось
встретится. И страх этой
встречи держит ее в таком
напряжении, что на Марию
она так и не взглянет).
Хороший актер всегда
делает зрителя своим
адвокатом, а не прокурором.
И даже в сцене, когда
Елизавета подписывает
смертный приговор Марии, на
первом плане — не этика
поступка, а та цена, которую
Елизавета платит за
решение. Королевское
платье, в которое ее
облачают, похоже на цепи, в
которые она добровольно
дает себя заковать. Текст
приказа королева
зачитывает все медленнее и
надрывнее, словно внутри
нее начался физически
непереносимый процесс
распада, разрывающий ее
изнутри. Поставленная
подпись вызывает экстаз
ложного освобождения,
настолько заразительный,
что парализованный немой
персонаж, именуемый «бастардом
двора» (Дмитрий Жамойда), в
порыве восторга
поднимается на ноги. А вся
сцена оборачивается
безумной, страшной и
экстатической клоунадой.
Спектакль
Туминаса вызывающе красив.
Строгая музыка Фаустаса
Латенаса почти не покидает
звуковое пространство
спектакля, определяя его
торжественную атмосферу и
влияя на подсознание, как,
скажем, 25-й в секунду кадр
рекламы. Холодноватый
аскетизм уживается со
смачными скабрезностями,
вроде тайного письма,
которое графу Лейстеру (Игорь
Кваша) предстоит извлечь у
Мортимера (Илья Древнов)
оттуда, где, говорят, наши
предприимчивые «челноки»
провозили мелкие ценности.
Лаконичная простота — с
параллельным действием,
которое обволакивает текст,
как изысканная упаковка.
Художник Адомас Яцовскис
наполнил сцену чувственной
и осязаемой конкретикой,
которая определяет
спектакль на запах, на
ощупь, на вкус. Вода. Камни.
Сено, которое Елизавета
разбрасывает в ярости и в
которое пытается укрыться
после убийства Марии.
Подвешенная, как колокол,
ржавая цистерна со
строительным крюком вместо
язычка, о который Мортимер,
несостоявшийся спаситель
Марии, ласкается,
укрепляясь в своей
ненависти к власти на
родине — гнетущей
протестантской власти,
пропитанной ложью и
страхом. Крупные горошины,
которые Елизавета насыпает
в хрустальные бокалы, и мы
слышим, как глохнет в ней
голос жизни: отчаянный звон
хрусталя, по которому бьют
горошины, — глухая дробь —
шелест — шорох — тишина.
Смерть сестры-соперницы, на
которую она решилась,
гибельна и для нее. Потому
что в трагедии человек
обречен на выбор, и любой
выбор для него смертелен.
Римас Туминас дает
почувствовать аромат
истинной трагедии (имеется
в виду жанр). Поиграть в
трагедию, но поиграть
всерьез.
А в финале
спектакля раздается хохот.
Два отпетых обитателя
британского двора,
наигравшись и
насмотревшись не кровавые
игры, удирают на лодке вниз
по течению, налегая на
весла и хохоча после
пережитого ужаса.