Среди московских премьер, многие из
которых явно запутались в своей творческой
и сексуальной ориентации, появился
красивый спектакль о настоящих женщинах,
сделанный настоящим мужчиной. "Играем...
Шиллера" поставил в "Современнике"
иностранец.
Литовец Римас Туминас — носитель самого
древнего европейского языка - своими
метафорами остановил скоростное безумие
реальности и предложил с выразительными
паузами рассмотреть историю двух женщин -
Марии Стюарт и ее двоюродной сестры
Елизаветы — королевы английской.
Елизавета - Марина Неелова - строгая, с
неподвижным лицом, утомленным бессонницей,
еще не выписала разрешения на смерть сестры.
Сестра с отстраненным лицом — еще на земле,
но уже с потусторонним взором. И кажется,
само время застыло в мертвенном ожидании. О
скорости, с которой мчится драма Шиллера к
развязке, вначале напоминают только
странные звуки, похожие на пыхтящий паровоз.
Композитор со странной мистической
фамилией Фаустас разгонит эту "мелодию"
из булькания, шипения, распиливания и
рассекания пространства до невыразимо
красивой трагической музыки.
Миг ожидания смерти оказался длиною в три
часа. Но это не томительное ожидание на
театральном вокзале. Невероятная
внутренняя энергия спектакля помещена
художником во все нематериальное — в паузы,
жесты, музыку. И даже декорации и реквизит (художник
Алтис Яцковскис) несут напряженную
энергетику: что-то необъяснимо пугающее в
тяжелой проржавевшей трубе, металлических
цилиндрах, подвешенных на цепях, в воде,
которая долетает до первого ряда в истерике
Марии Стюарт. И в зерне, рассыпаемом
Елизаветой.
Две женщины до последнего ведут почти
безмолвный спор - кто из них Луна, а кто
Солнце. Затмение, нашедшее на обеих королев,
обернется трагедией их народа. Но что им -
бабам с уязвленным самолюбием и
неутоленным тщеславием? Которые как
игрушки в руках корыстолюбивых мужчин?
Расстановка сил в спектакле такова, что
симпатии мужское окружение не вызывает:
омерзительные карьеристы играют на женских
страстях, тупые приживалы предают и продают
их. Симпатии режиссера к женщинам
передаются зрителям, вербуя женскую часть
зала в феминистское движение.
Актерская игра восхищает. Марина Неелова (Елизавета)
в сцене подписания приговора сама сходит с
ума и сводит с ума публику. Знаменитый
монолог Елизаветы на фоне роскошного
платья, начатый на одной ноте,
безэмоционально, переходит из плача в хохот
и обратно. А до этого она, рыдая, чтобы
прийти в себя от измены Лестера (Игорь Кваша),
носит по сцене на вытянутых руках
стеклянные бокалы, полные воды. Елизавета
плачет и мешает слезы со страстным
монологом, вода расплескивается по
серебряному подносу, бокалы падают и вот-вот
разобьются, как разбита ее жизнь. Попытка
ухватиться за ее край — опять же не в словах,
а в пластике руки в белой перчатке, которую
Елизавета пытается несмело протянуть
сестре в сцене свидания двух королев. В
робком движении пальцев из-за спины —
борьба уязвленной женщины с
государственным лицом.
Елена Яковлева убедила всех скептиков,
что роль Марии Стюарт — ее, может быть,
лучшая роль. Во всяком случае — самая
неожиданная. Если в первом акте, особенно в
его финале, страсть сжигает ее и бурно
выплескивается на сцену вместе с водой, то
во втором ее безмолвие страшнее любых слов.
Накануне казни под звуки зурны она ходит по
сцене на цыпочках, как в грузинском танце:
из кулисы до середины сцены и под прямым
углом на авансцену. Отрешенно смотрит
поверх зала и так же отстраненно-печально
отправляется в обратный путь. В напряженно-прямой
спине, безжизненных руках и даже белой
шапочке, надвинутой на лоб, - необъяснимая
скорбь и печаль по этому несовершенному
миру и женщине в нем.
Спектакль выстроен на двух женщин.
Мужчины здесь скорее вспомогательные
фигуры, которыми режиссер пожертвовал во
имя своих симпатий к королевским особам. В
определенном смысле в этом есть некая
историческая справедливость. Хотя
справедливости ради стоит сказать, что в
мужском составе очень интересно работают
Максим Разуваев (Мортимер), Михаил Жигалов (Берли)
и два молчаливых персонажа (Дмитрий Жамойда
и Сергей Юшкевич), которыми так любит
насыщать свои спектакли Римас Туминас.
Именно их отчаянный прорвавшийся вопль в
конце, когда, сидя в корыте, оба гребут в
неподвижном плавании в никуда, — пугающее
многоточие после эффектной казни Марии
Стюарт.
Бисовка на премьере длилась семь минут.