но Коляду поняли 

Ничто не обещало мне удовольствия от премьеры театра «Современник» — «Уйди-уйди» Н. Коляды. Не понравилась заранее прочитанная пьеса, полная повторов из собственного творчества. Все это уже было и у самого Коляды, и у других «драматических» его коллег — и фанатичные ветераны советских времен, и одичавшие одинокие женщины, и «бомжи» по профессии — мужчины, цепляющиеся за сексуально-изголодавшихся «разведенок», и нарочито грязненькие девчонки, стыдящиеся своей чистоты, и мат. Огорчило, что и режиссер нового спектакля, опять-таки — Коляда, нечто вроде масляного масла. И, наконец, краткая, но сильная реприза драматурга в одной из информационных брошюрок о новых пьесах: «Все критики наши — недоучки, ненавидящие театр». Мне реприза эта пришлась не по душе особенно — Коляда окончил Литературный институт, где я, критик, преподаю.

…И вдруг — ах, это волшебно-«станиславское» вдруг! — на премьере театра «Современник» я раздумывала над жизнью, радовалась, что увидела спектакль о чем-то очень главном, болезненно отдающемся в сердце. Все наносно-модное отступило перед тем новым, что рассказал в этот вечер «Современник» о современности. А рассказал он о том, что существует сейчас особая «горьковская» модель нашей жизни — «На дне», которую театр талантливо и горько срастил с моделью «пушкинской» — «Пир во время чумы». Но и «Дно» это более страшное, и «Пир» этот более жалкий. Если «горьковское» «Дно» было дном чего-то, что есть наверху, в свежем воздухе жизни, то в спектакле «Уйди-уйди» дно совпадает с верхом, они искаженно, но жизненно соединяются друг с другом. И люди на этом дне — вовсе не горьковские, каждый из них совсем не выключен из социального статуса, все работают, получают пенсии, служат в армии, не голодают, не попрошайничают. Но именно это и оказалось самым драматическим в спектакле — дно переместилось из географии в биографию, из «ночлежки» — в душу, из «бомжевания» вынужденного в «бомжесуществование» духовное, рядом даже целые солдатские казармы, а прислониться не к кому. И «Пир» здесь не философский — покориться скорби или преодолеть ее хмельным весельем. Здесь идет не Пир, но пирушка под водочку и селедочку, этих известных отечественных друзей, извечных отечественных скорбей, когда решаются не проблемы космоса, а вопросы земли: «за что зацепиться», чтобы не «пропасть поодиночке», как вырваться со дна «нижнего», чтобы не удариться о дно «верхнее». И, конечно, пальма первенства в этом спектакле — актерам: Е. Яковлевой и В. Гафту, играющим — она ту самую глобально одинокую русскую женщину Людмилу, он — того самого духовного бомжа.

Теперь и она в исполнении Е. Яковлевой, и он — В. Гафт окончательно стали нарицательными типами, она — где-то «при хлебе», он — где-то при ней, и оба одинаково несчастны. А что если восхищаться не только великими актерами минувших эпох, но и нашими великолепными мастерами?! Чудесная, право, актриса — Е. Яковлева, не знающая четкого амплуа, но знающая боль сегодняшнего человека, не знающая холода техники, но знающая, как разместить жар эмоций в точных рецептах ремесла. А что ж и говорить о В. Гафте, вроде бы все сказано и благодарными зрителями, и благодарными критиками, даже и самими «недоучками». Но после этого спектакля надо бы сказать и еще — труднейшее это дело: быть не просто первоклассным актером, но еще и актером современным, когда истинная интеллигентность должна прятаться за социальным, политическим, нравственным цинизмом, когда преступники и праведники выглядят одинаково, когда стреляют в спину, а все еще смотрят живые глаза.

Но наступает мгновение — и дуэт Яковлевой и Гафта вступает в свою кульминацию. Скинувши маскарадные одежды нынешнего быта, она — соблазнительный оранжево-лохматый парик, он — косынку то ли «афганца», то ли «боевика», присаживаются на продавленную кровать и рассказывают друг другу всю правду о своей жизни — тихо стонут, как бы «подытоживают»: «Ой, Люда, Люда, Люда…» — «Ой, Валя, Валя, Валя…». И все, а дальше — молчание. Молчание на сцене, и буря в зрительских сердцах, плакал весь столь разнородный «современниковский» зал. Быть может, именно в такие минуты новым смыслом вспыхивает название театра — «Современник». Ведь современна не только прекрасная современность, но и трудная. И все равно прекрасная.